Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Страница 4

Все было на сей раз как обычно, только надоевшего Цицерона (ох и долго же Катилина злоупотреблял моим терпением!) сменил отрывок из «Записок о Галльской войне», очень вольное переложение которых пользовалось исключительным успехом у соседских мальчишек. У подвыпивших взрослых ни весь мой номер в целом, ни батальные сцены в частности не вызвали большого внимания, – с чувством легкой разочарованности я хотел уже покинуть собрание, когда один из гостей, пожилой человек в очках с необыкновенно толстыми стеклами, которого все называли «синьор профессор», пригласил присесть за стол рядом с собой. Он добродушно попросил у тетушки тарелку «для молодого коллеги» – мне показалось очень кстати подкрепиться, сделав вид, что не замечаю тетушкиных предостерегающих взглядов. Позволив воздать должное не для меня приготовленному обеду, новый знакомый заговорил, и мой чуткий, как у дикого зверя, слух сразу уловил нечто особенное. Дело в том, что люди всегда думают на своем родном языке. Даже тот, кто знает иной язык в совершенстве, переводит свои мысли на него с еле уловимой задержкой, с чуть заметным усилием. Наш разговор происходил на классической латыни, и хотя от собеседника сильно пахло вином, речь его лилась совершенно свободно. Можно было биться о заклад, что это его родной язык. Словно предо мной был настоящий римлянин. Даже возникло чувство, будто я долго жил на чужбине и теперь встретил соотечественника. Беседа непринужденно перескакивала с походов Цезаря на мою жизнь, прочие гости вели свои отдельные разговоры, тетушка удалилась отдать распоряжения служанке, и я, набравшись смелости, попросил позволения задать свой вопрос.

– Правда ли, что Цезарь и другие герои древности обречены пребывать в аду? Ведь они были язычниками!

Профессор оглянулся почти так же воровато, как старый разбойник Бартоло и, убедившись, что никто не слушает нас, вполголоса ответил вопросом же:

– А ты, на месте Бога, осудил бы их на вечные муки?

– Нет, конечно! Они же не виноваты, что Спаситель еще не пришел! Это Бог…

– Не надо искать виноватых. Как ты полагаешь, кто милосердней: ты или Господь?

– М-м-м-м… Ну… Он, конечно!

– Ergo —?.. Чем ты так огорчен?

Я был настолько расстроен провалом своего последнего плана, что чистосердечно рассказал, как собирался сделаться язычником, чтобы в аду оказаться рядом с дорогими мне людьми. Где же теперь в загробном мире искать их?

Мой собеседник посмотрел на меня внимательно и с интересом. Примерно как на диковинного зверя, привезенного из самых глубин Африки. Видимо, увиденное ему понравилось, потому что он улыбнулся и, еще понизив голос, сказал:

– А ты уверен, что загробный мир устроен так, как представляет его твоя тетушка? Или приходский священник?

– А как?

Профессор пожал плечами:

– Ignoramus. Откуда ты знаешь, что ад вообще есть?

– А разве в Писании…

– Где именно в Писании, в какой книге?

– Ну… я не знаю…

– Я тоже не знаю. Мы не знаем, насколько буквально надлежит понимать некоторые слова Писания и в какой степени они представляют риторические фигуры. Если кавалер скажет даме, что его сжигает пламя страсти, она выльет на него ведро с водой? Адское пламя – это настоящий огонь или аллегория мук совести, как некоторые считают?

– А кто так считает?

– Не важно. А если огонь – настоящий, вещественный, телесный, то как он может жечь бестелесные субстанции, именуемые душами? Можно ли шпагой изрубить на части воздух?

– Н-ну-у-у… а куда же тогда идут грешные души после смерти?

– Умрем – узнаем. Но ведь тебя интересует дух Цезаря?

– Да!

– С Цезарем просто. Ты разве не чувствуешь, что его дух живет в тебе?

– Во мне?!

– И в других людях тоже. Во всех, кто его любит и следует его путем. И будет жить, пока они живут.

Тут стали подавать десерт, и тетушка уже прямо велела пойти присмотреть за ее «младшеньким» – настоящим разбойником четырех лет от роду. Однако профессор перебил хозяйку:

– У меня слабое зрение. Нужен помощник, чтобы вслух читать латинские книги. Пойдешь ко мне на службу?

Теперь он говорил по-итальянски. И, повернувшись почему-то к Джулиане, добавил:

– Я буду тебе платить.

Пока будущий помощник растерянно хлопал ресницами, соображая, кому из нас собирается платить почтенный синьор, обрадованная тетушка успела расписать нанимателю мои достоинства в столь преувеличенном виде, что впору было провалиться сквозь землю от стыда, и лишь бесцеремонное детское любопытство удержало меня от поспешного бегства. Оставшись, я узнал, что профессор предлагал за мои услуги два сольдо в день, хозяйственная Джулиана просила пять, но после резонного аргумента, что за пять и взрослого помощника можно найти, согласилась на три. При этом жить и столоваться мне надлежало по-прежнему у нее, приходя к хозяину лишь для работы.

– Вот и прекрасно. Завтра зайду за тобой.

Так была решена моя судьба, хоть я еще не понимал, что состоялась главная встреча в моей жизни. С тех пор как поток подарков, сыпавшихся на «чудо-ребенка», начал иссякать, тетушка не раз заговаривала, что хорошо бы меня отдать какому-нибудь ремесленнику на обучение или хоть в услужение за еду. Однако исполнить это было не так просто: в голодное военное время никому не нужен лишний рот. Мы жили в Каннареджо, на северной окраине Венеции, в стороне от красот и богатств этого великолепнейшего города, и обитатели нашего квартала находились на грани бедности во всех смыслах: большинство их едва сводили концы с концами, а буквально через улицу жилища людей небогатых, но имеющих свое ремесло и постоянный доход, сменялись лачугами голытьбы, перебивавшейся случайными заработками в порту или на чистке каналов. Это было постоянное напоминание о том, что нас ждет, если ослабить усилия в каждодневной борьбе за деньги.