Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Страница 54

Какие доходы можно получать с крестьян, ковыряющих убогой сохой тощие суглинки и подзолы? Величайшая загадка, как они ухитряются сами не помереть с голоду, занимаясь земледелием на почвах, не одаренных плодородием и в климате чрезвычайно суровом. Сравнивая российские пустоши и болота с цветущими долинами Пьемонта или Ломбардии, должно удивляться, что в этой стране вообще существует хотя бы скудная цивилизация: ее поддержание требует определенного достатка.

Вся Европа измеряет состоятельность землевладельца количеством и плодородием его земли; в России оная так плоха, что почти не имеет ценности. Здесь богатством считают крепостных людей, коих, не обинуясь, именуют рабами. Если два благородных господина с разных концов Европы захотят похвастаться своими имениями, один скажет: «у меня тысяча арпанов виноградника», другой – «у меня тысяча душ».

Ставши в одночасье рабовладельцем, я не знал, какое употребление из этого сделать, пока вечная нехватка заводских работников не подтолкнула к простому решению. Первой же зимой, проезжая из Лифляндии, завернул в свои деревни и забрал в Тулу всех, кто показался годным и не успел спрятаться. Остальных ничем не обременял.

Впрочем, сразу после Полтавы мне пришлось думать о другом. Дальнейшие действия нашей армии были очевидны задолго до военного совета в Решетиловке. Конница – с Меншиковым в Польшу, против Лещинского; пехота – с Шереметевым в Ливонию, брать приморские города. Я только не угадал, что Петр простит Августу Альтранштадтский трактат, – но предательство списали на саксонских министров. Гордые поляки, притворившись, что верят, изменили Станиславу и еще раз присягнули своему прежнему королю.

По расчету времени, осады на балтийских берегах выпадали на осень и угрожали протянуться в зиму. Очень часто в подобных кампаниях целые армии ложатся в землю не от вражеского оружия, а от банальной простуды, даже в более теплых краях. Не желая губить на осадных работах с таким трудом созданный полк, я напряг всю свою фантазию, чтобы избежать общей участи и не идти с фельдмаршалом к Риге.

Дабы заручиться в этом деле поддержкой Брюса, мне показалось уместным высказать ему горячее желание заняться артиллерийскими делами. Желание нелицемерное: во-первых, сидя на редуте в беспокойном ожидании шведских пушек, я особенно глубоко прочувствовал значение этого рода оружия (которое, конечно, понимал и прежде – но только умом). Во-вторых, отлично сработавшие минные воспламенители натолкнули на мысль применить в гаубичных бомбах похожую конструкцию, только вместо пружины использовать инерцию при ударе о землю. Единственно, крайним моим отупением от исполнения начальственных должностей могу оправдаться, что сие решение не было найдено раньше. И в-третьих, продолжение парижских баллистических опытов представлялось особенно своевременным ввиду предстоящей серии осад.

Поданная государю через Якова Вилимовича промемория была посвящена, однако, не артиллерии, а умножению тираторных войск. Всеподданнейшее предложение, аргументированное с немалым искусством, доказывало выгоду собрать по всей пехоте лучших стрелков и направить в Тулу для обучения в составе моего полка, учредив в нем ради этого третий и четвертый батальоны. В дальнейшем предполагалось, снабдив каждый батальон мастерской и лабораторией, придавать пехотным дивизиям для использования вместе или вразбивку, по обстоятельствам.

Соотношение потерь, наших и шведских, в бою на головном редуте произвело сильное впечатление на государя, а направлявшийся под Ригу осадный корпус был даже чрезмерно многочисленным, поэтому идея не встретила возражений. Единственная отмена против первоначальных пропозиций касалась названия: немецкие пристрастия царя взяли верх над моими итальянскими, и государев указ именовал новоманерные батальоны егерскими, а не тираторными. Это меня ничуть не огорчило. Исполнение указа, однако, составило непростую задачу: какой же полковник добром отдаст другому хороших солдат? А забрать недобром я ресурса не имел, будучи в равном чине и младше всех по сроку производства. Сколько ни тряси царской грамотой, сколько ни уговаривай, все равно проку мало. Только потом придумал подходящий способ и, вызвавшись зимой вести к армии большой обоз с рекрутами, способствовал рождению русской поговорки про битого и двух небитых.

Вырвавшись из охваченной чумой Лифляндии, я застрял со своей добычей в карантине под Витебском. Солдаты были счастливы уж тем, что избежали осадных работ. Дабы не допустить развращающей праздности, мои офицеры учили их тонкостям винтовочной стрельбы, счету и грамоте. Под насмешки невежд на школьную скамью усаживались почти все, кто попадал мне во власть. Не беда, что не каждого удавалось хоть чему-нибудь выучить. Зато отбор по смышлености и старанию происходил быстро и безошибочно. Тупых не мучили зря, оставляя в покое рядовыми. Лучшие стремительно делали карьеру: нужда в умных и грамотных людях была повсеместно, а система обучения отсутствовала. Помню, как удивился, приехав в Москву после Полтавы и обнаружив Навигацкую школу в полнейшей децессии. Похудевший и состарившийся от забот Магницкий поведал, что жалованья профессоры и служители давно не получали, а ученики большей частью разбрелись, добывая пропитание попрошайничеством либо воровством:

– Благодетелем нашим был генерал-адмирал Головин, царство ему небесное. Как Федор Алексеевич помереть изволил, сколько-то времени школа еще держалась: печка, хорошо протопленная, не вдруг остывает. Но с прошлого года почти совсем средства отняли. Понятно, что время военное – все деньги на войну идут, так ведь и мы не пустяками занимаемся. Ужели государь желает одними иноземцами флот комплектовать?