Решив в Петербурге важнейшие дела, я не стал ни дня задерживаться на севере, предполагая вернуться по зимнему пути и успеть еще завернуть в новообретенные имения и на Белгородскую черту. В обоих местах разговор с мужиками шел о переселении на линию. Сочетая в разумной пропорции уговоры и угрозы (с однодворцами больше первых, с крепостными – вторых), удалось добиться посылки на юг авторитетных стариков, чтобы посмотреть землю. Для перемены жительства все равно не было другого времени, кроме поздней осени, когда хлеб убран и обмолочен: до этого следовало все приготовить.
Государь сохранял надежду на переговоры с султаном и посему приказал не вести наступательных действий первыми, отдавая почин кампании неприятелю. Я считал это решение сомнительным в стратегическом отношении, но оно меня устраивало: появилось время вплотную заняться устройством ландмилиции. Проехав до Троицкой крепости с большим отрядом и в сопровождении мужицких депутаций, выбрал места, угодные для обороны и хлебопашества одновременно, заложил земляные фортеции и разместил в оных по роте солдат богородицкого гарнизона и по сотне или две казаков. Помимо сторожевой службы, им поручалось выстроить мазанковые казармы в двойном, против собственных нужд, объеме – с расчетом на будущих переселенцев, должных сначала дополнить, а потом вовсе заменить на линии регулярные войска. Планом предусматривалось десять ландмилицких полков, тысяча человек в каждом, с делением на роты и капральства по десятичной системе. Первый год собирались поселить около двух тысяч семей, и далее примерно в той же пропорции, с расчетом на пять лет. Чтобы создать резервы хлеба, коего каждый год постыдно недоставало в сей наивыгоднейшей для хлеборобства провинции, силами солдат верстах в двадцати выше по Самаре, где ныне Новомосковская крепость, а тогда стоял безымянный редут, распахали и засеяли несколько тысяч десятин. Заводы, стекольный и железных изделий, входили в силу – черт бы с ней, с этой войной, буду хозяйством заниматься!
Но так не бывает – чтобы заниматься любимым делом и никто не мешал. Вражеский набег по первой траве на сей раз пошел восточнее, в сторону Пензы и Симбирска, силами кубанских ногаев Бахты-Гирея. Петр Матвеевич Апраксин, принужденный его отражать, не мог отделить войска для защиты Украины. Когда здесь тоже явился неприятель, оборона легла на нас с Бутурлиным и гетмана Скоропадского. Легкая конница – как текучая вода, она не перехлестывает плотину, а ищет щели в ней. Встретив сопротивление на Левобережье (новая линия использовалась как форпосты), крымцы спустились до Носаковки и перекинулись на западную сторону. Опасность глубокого обхода, подобного декабрьскому, могла быть устранена либо отводом части войск к устью Ворсклы, либо наступлением вниз по Днепру, в свою очередь угрожающим ханству и вынуждающим татар отойти для защиты Перекопа. На военном совете второй вариант был признан предпочтительным, и войска двинулись, сопровождаемые караваном судов, устраивая укрепленные лагеря и редуты в местах удобных переправ. Русские не имели ни средств, ни намерения штурмовать перешеек – но врагам сие не было известно.
От пленных татар и крымских купцов мы знали, что большая часть турецких войск покинула полуостров, перед этим вконец его оголодив и чуть не подвигнув к бунту вернейших вассалов султана. Оставшиеся сторожили Перекоп либо стояли гарнизонами в городах. Пока Иван Иванович с главными силами неторопливо маршировал вдоль днепровского берега, я начал осуществлять одну из обсуждавшихся в Петербурге диверсий.
Четыре полка – Баташева, Юрьева, Тульский и сводный (из чужих егерских рот) в сопровождении большого отряда калмыков двинулись из Каменного Затона строго на юг и на пятый день вышли к морю. Здесь дан был отдых от марша, но не от работы. Сгрузили тонкие длинные доски с повозок, застучали топоры и конопатки, задымилась на кострах горячая смола. Несколько сотен плоскодонок было готово через день. В мелководных заливах они дают немыслимую свободу маневра. Совсем не мореходные, зато легкие: пятиместная лодка – десять пудов, по два пуда на человека. На удобной плечевой лямке солдат такой вес хоть за десять верст унесет, а на телеге вообще куда угодно перевозить можно. Особенно в разобранном виде. Пока одни плотничали, другие строили нехитрое предмостное укрепление на берегу узкого пролива, отделяющего матерый берег от длинной песчаной косы. Часть лодок, выстроенных в ряд, накрыли дощатым настилом, и калмыцкая кавалерия начала переходить через мост. Взглядам, нетерпеливо бросаемым мною на дремлющее в безветрии море, позавидовал бы самый пылкий влюбленный.
План похода был с двойным дном. Имеющиеся средства ограничивали наши возможности набегом на северо-восточный берег Крыма, где пасутся ханские табуны. Калмыки, отогнав коней, укрылись бы под защиту егерей и постарались завлечь погоню в засаду, вот и всё. Но если бы азовские моряки сумели ускользнуть от вражеских фрегатов и привести две дюжины стругов с провиантом и артиллерией к месту переправы – открывались новые горизонты, с прицелом на Кафу.
Наконец показалась долгожданная флотилия. Не разрешив ни часу отдыха донским казакам и солдатам азовского гарнизона, сидевшим на веслах, я погрузил назначенный к десанту батальон и приказал грести в три перемены, днем и ночью, под суровым наказанием за потерянное время. Впереди больше ста верст и всего лишь сутки, чтобы опередить турок у полуразрушенной убогой крепости, закрывающей выход из дефиле.